Освобождение - Страница 93

— Пообещал, что о моей семье будет заботиться, как о своей, — с гордостью заявил Ларин, спрыгивая с коня на мостовую Тира, — если я вообще не вернусь.

И вот теперь Ларину дали еще одно высочайшее разрешение на это безнадежное дело.

Помолчав немного, Ганнибал сообщил.

— Завтра я уезжаю из города. Приказ о выделении семи квинкерем со всем необходимым и нужного количества солдат я уже отдал. Теперь у них есть и командир.

Помолчал и Федор.

— Прощай, Чайка, — проговорил Ганнибал.

Подняв руку, он сжал на прощанье ладонью плечо Федора и вышел из зала. Высокий, смуглый и широкоплечий. В черной кирасе и пиратской повязке, закрывавшей один глаз. Таким его Федор и запомнил навсегда.

Когда он встретился с купцами уже как командир военного сопровождения, выделенного тираном, было решено посетить на обратном пути Карфаген, где большинство из прибывших в Тир останутся. Поплывут за моря лишь те, кто был помоложе и посмелее. Сам Ханиф в это плавание не собирался.

— Я уже стар и слаб, — объяснил он с некоторой грустью свой выбор Федору, — хотя и не прочь увидеть эти земли. Но в Карфагене есть купцы помоложе, что жаждут славы. Так что у тебя не будет недостатка в попутчиках.

Решив все вопросы с обеспечением экипажей и воинов, Чайка сообщил купцам, что хочет зайти в Кротон, перед тем как они выйдут в долгое плавание. Узнав зачем, купцы не стали с ним спорить. Каждый собирался увидеть свои семьи перед отплытием.

Когда он объявил Юлии о своем решении, она разрыдалась, бросившись ему на шею. Но, проплакав несколько минут, взяла себя в руки. Он только что вернулся живым с войны, получив два ранения, и теперь отправлялся в неизвестность, что страшила ее больше войны. Но она была все же дочерью сенатора, и могла управлять своими чувствами, хотя и не всецело. Юлия не стала его уговаривать остаться. Она понимала своего любимого и уважала его выбор.

— Я буду ждать тебя, — объявила она свое решение и поправилась, потрепав Бодастарта по курчавой голове, — мы будем ждать. О делах не беспокойся.

— Это может занять год, быть может больше, — не стал обманывать Федор, — Бодастарт уже подрастет. Но я постараюсь вернуться.

Не став затягивать прощание, он покинул Кротон тем же вечером и отплыл в Карфаген. Леха тоже скучал по своей семье, но не смог с ней даже попрощаться — до Крыма было далековато и совсем не по пути.

— Ничего, — отмахнулся он от грустных мыслей, увидев вернувшегося на корабль Федора, что был мрачнее тучи, — я так давно не был дома, что еще годик жена даже не заметит. Да и сын тоже вытянется за это время, как надо. Вернусь, сделаю его настоящим воином.

Вскоре они потеряли счет дням. Как Федор ни старался приободрить солдат на своем корабле и занять их чем-нибудь, от работ до развлечений, все равно они постепенно впадали в унылое состояние. Да он и сам никогда в жизни не видел такого затяжного шторма. Когда прошла неделя непрерывного буйства стихии, он стал делать зарубки на караю стола в кубрике. А когда минула вторая, он забросил это дело и просто лежал целыми днями, полностью отдавшись воле богов. Изредка прохаживаясь по танцующей мокрой палубе, где жили солдаты и матросы, он взбадривал экипаж своими неожиданными проверками. Заставлял людей работать и распекал, чтобы хоть как-то напомнить, что они еще не в царстве мертвых. Солдаты и матросы, измученные вынужденным бездельем, тоже предпочитали лежать, дожидаясь смерти, и подчинялись приказам с явной неохотой. Капитану квинкеремы и Федору с каждым днем было все труднее держать их в узде.

Несмотря на колоссальную нагрузку и постоянные удары волн, корабль все еще держался на плаву. И Федор не раз уже хвалил финикийских корабелов, лучших мастеров в своем деле. «Ничего, — успокаивал он себя, вновь бросая свое измученное качкой тело на жесткий топчан, — доплывем как-нибудь. Доплывем».

Однажды он проснулся от странного ощущения. Долго лежал, прислушиваясь и всматриваясь в проконопаченные стены, словно ожидал, что сквозь них вот-вот польется вода. Но потом вдруг понял — кругом очень тихо. Безумно тихо. Так тихо, как не было уже давно.

Леха лежал в беспамятстве на своем топчане, не подавая никаких признаков жизни. Это полубезумие стало для них обоих привычным состояние за последние дни, счет которым они уже давно не вели. Но Чайка все-таки сделал над собой усилие и сел, спустив ноги. Натянул башмаки, все сильнее напрягая слух. Но привычного завывания ветра он не услышал.

— Уж не оглох ли я? — подумал Федор и лишь спустя пару секунд понял, что сказал это вслух.

Чтобы проверить свою дикую догадку, он распахнул дверь, растворившуюся с чудовищным скрипом, и шагнул на палубу. Там лежали вповалку солдаты и матросы. Кто в обнимку с баллистами, кто с собственным оружием, кто просто так. Переступая через тела, немногим отличавшиеся от мертвецов, он слабыми руками схватился за поручни и поднялся по лестнице. Люк был накрепко задраен. Федор подозвал одного из солдат, находившегося в здравом уме, и, поднатужившись, они сдвинули люк с места. В образовавшеюся щель пролилась струйка воды, обдав Федора морской солью, но никакого потока за ним не последовало.

— Значит, мы еще не на дне, — зло ухмыльнулся Чайка и сдвинул люк еще дальше, освободив проход.

В глаза ударил свет, такой яркий, что заставил его зажмуриться от боли. А когда Федор осмелился вновь открыть глаза и высунуть голову, то увидел над собой бездонное голубое небо без единого облачка. Нетвердыми ногами он поднялся по скрипучим ступеням на палубу и, утвердившись на ней, огляделся.